«Дежурный по стране», июнь.2022

Андрей Максимов: Михаил Михайлович, мы с вами идём на последнюю передачу этого сезона. Такой важный, наверное, для людей вопрос. Вы с каким настроением прощаетесь с нашим телевизионным сезоном?

Михаил Жванецкий: С хорошим. Мне кажется, удалось. Ощущение нашей работы вполне нормальное. Вполне. Как-то до сих пор это всё держится, стоит, висит в воздухе. До сих пор явно люди этим дышат.

Андрей Максимов: А настроение от телевизора как такового?

Михаил Жванецкий: Я эти катастрофы уже видеть не могу. Такая огромная страна, всюду может быть всё, что угодно. Бесконечное перечисление мелких и крупных аварий.

Андрей Максимов: Самое обсуждаемое событие этого месяца – уход в отставку Владислава Суркова, которого называли главным идеологом всего. Никто не знает почему он ушёл. Он ничего не объясняет. Тем не менее, бесконечно, до сих пор все обсуждают его уход, говорят почему он ушёл, по той или иной причине. У меня в связи с этим к вам такой вопрос. Как вам кажется, в нашей стране есть политическая жизнь или политическую жизнь заменяет обсуждение новостей, смысла которых мы, как правило, не понимаем?

Михаил Жванецкий: Конечно, Владислав Юрьевич Сурков – очень умный человек. Я с ним знаком давно, когда он ещё работал в банке «Менатеп». Очень умный человек, театральный и литературный. Он действительно главный идеолог, но идеологии в принципе нет. Что получается? У нас рыночная экономика и социалистические лозунги. Мы как бы едем одновременно нажимая на газ и на тормоз. Эту езду можно себе представить. Этот скрежет у некоторых вызывает ощущение движения, а у некоторых, таких как я, ощущение торможения с замедлением и последующей остановкой. Таким образом, мы сидим, лежим, валяемся, но на правильном пути.

Масса людей, толпы – занимаются политикой. Обсуждают, обсуждают, обсуждают. Остальные – какая-то жалкая часть – ремонтируют то, что было кое-как построено. У нас получается, что ремонтируют как дороги, как мосты, так и идеологию, всё время: подремонтируют и пускают в ход, подремонтируют и пускают в ход. Это состояние непрерывного ремонта уже осточертело.

Наше население (как мне кажется, так наверху думают) надо либо прижать, либо отпустить. Или я так думаю. Наверное, я так думаю. Прижать, это значит признать, что что-то тяжело идёт, не получается. Отпустить – тоже страшно, потому что они начинают что-то придумывать.

Андрей Максимов: Скажите, пожалуйста. Политическая жизнь в нашей стране есть?

Михаил Жванецкий: По-моему, именно политическая жизнь в нашей стране есть. У нас нет никакой производственной жизни, у нас нет никакой работы, никто ничего не делает. У нас есть политическая жизнь, есть торговая жизнь. Гламурная жизнь полным ходом развивается, где красавцы и красавицы сменяют друг друга, ничего не делая, и откуда-то имея эти украшения. Значит, от мужчин. Тут я вижу: тоже нет никакой работы. Есть только денежное выражение лица, а ощущения, что где-то кто-то в поте лица работает – нет. Выгребаем из-под себя то, что там осталось. Выгребаем и всё время расстраиваемся: выгребли, а оно подешевело; опять выгребли – оно подорожало. Выгребаем, а всё время не от нас зависит это всё. Думаю, вот так. Значит, считаем, что это – политическая жизнь, то, что мы видим на улице. Вид сверху – это политическая жизнь.

Андрей Максимов: Хорошо.

Андрей Максимов: В этот период, о котором мы с вами говорим, последний месяц, ушли из жизни почти одновременно два выдающихся кинорежиссёра, очень разных. Алексей Балобанов и Пётр Тодоровский. Люди разные, но когда говорят про их картины, говорят, что у них была правда в фильмах. У меня такой вопрос. Правда в искусстве и правда в жизни – отличаются друг от друга?

Михаил Жванецкий: Во-первых, надо сказать, что Пётр Тодоровский… Петя Тодоровский, я его знал много лет,– это действительно замечательный человек. И нежный, и умный, и лиричный. Он – и музыка, и пишущая машинка, и операторская. Главное – он настолько виртуозно играл на гитаре. В общем, давайте честно говорить, он прожил удачную жизнь. И сын там хороший, и столько уважения, и аплодисменты. Когда такой человек уходит, конечно, грустно, но ощущение успешной жизни меня не покидает.

На счёт правды искусства и правды жизни. У меня есть такой друг – Сергей Соловьёв, кинорежиссёр. Я его никогда не вижу трезвым, после первого же рукопожатия мы напиваемся, он меня тоже не видит трезвым, и начинаем говорить. Мы говорим очень умно, душевно, с юмором, но одновременно. Поэтому у обоих собеседников ни черта не остаётся в голове кроме ощущения, что было что-то интересно сказано. А я – пишущий человек. Я потом ему звоню и говорю: «Серёжа, ты что-то такое интересное сказал по поводу арабской революции», оттуда сопение: «Не помню… может быть, это ты сказал?» – «Тоже не помню…» – «Но я помню, что я был не один». – «Я тоже помню, что я был не один». Мы как-то встретились – Рената Литвинова, Сергей и я – и чего-то мы пили, пиво что ли… в аэропорту… возле аэропорта, высокие столики. «Ты там что-то говорил о правде искусства, – я подвожу к нашему воросу, – и о правде жизни».

Я считаю то, что вечером выпивший человек напишет – это правда искусства, а когда утром он проснётся с кем-то – это уже правда жизни.

Но на этом разговор ещё не был закончен. Я говорю: «Вот, смотрите. «Анна Каренина». – Дальше я почему-то сказал, – …текст Толстого, изображение Сергея Соловьёва. Там же какая глубина!» Рената подвыпившая сказала: «Конечно, глубина. Мы же понимаем, что есть глубина, есть правда жизни, есть правда искусства, и мы всё время мечемся между ними». Очень туманно было сказано, но красиво. Потом она ещё помолчала и сказала: «Вот эта глубина, которая есть в “Анне Каренине” – это и есть правда искусства, а то, что на поверхности, на этой сволочной поверхности – это и есть правда жизни». Мне кажется, я…

Андрей Максимов: Исчерпывающе.

Андрей Максимов: В Интернете происходит возмущающее лично меня мероприятие: собирают подписи для того, чтобы лишить Михаила Сергеевича Горбачёва награды. Хочется напомнить, то Михаил Сергеевич Горбачёв – это человек, который дал нам огромное количество благ. В частности то, что может быть такой опрос в Интернете – это тоже заслуга Горбачёва, в тоталитарном государстве этого бы не было. Заслуга Горбачёва, что мы можем ездить в любые страны. Заслуга Горбачёва, что мы строим демократию, как можем. Поэтому меня всё это очень возмущает. Вопрос очень простой. Мы вообще не умеем быть благодарными?

Михаил Жванецкий: Нам эту свободу дали сверху. Поэтому благодарность здесь чужда. Мы можем ценить то, что берём сами – либо стырили, либо что-то берём. Как в 1917-м году: гнилую интеллигенцию расшуровали, храмы порушили, кулаков, потом поделили всё и в результате стали жить одинаково. До сих пор это ценится.

Я уже тоже думаю: зачем и кому я буду возражать? Бесконечное восхваление Леонида Ильича Брежнева. Но я то при нём жил – кроме орденов ничего не помню. Уже четырежды Герой Советского Союза. Интересно, с кем он соревновался? Все уже погибли, кто был четырежды героем, а он всё продолжал соревноваться. Но сейчас говорят, что был хорошим человеком. Может быть, действительно, был хорошим человеком. Но я уже тоже думаю: если так люди хотят, давайте, действительно назад.

Отвратительно иметь клубнику круглый год. Отвратительно. И овощи круглый год жать. Это должно быть сезонно, чтобы мы знали чётко – сейчас лето, поэтому появляются помидоры, клубника; сейчас зима и этого ничего не должно быть. Гнилая картошка, гнилые огурцы, стоят бабушки, зады только видны, перебирают картошку в магазине, чтобы она не была сладкой и сгнившей, чтобы она имела куски здорового тела. Профессура выбирала-выбирала картошку, но, не имея навыков, много гнилья отправила в магазины. Нигде в мире не было столько профессуры в этих местах.

Потом – сколько дворников с диссертациями. Потом – Виктор Цой. Я жил на ул. Стойкости, 19, а он был истопником по ул. Стойкости, 29. Великий музыкант был истопником. Конечно, это было приятно. Все жили одинаково, а великие люди ещё и подбрасывали уголь, или подметали улицы. Конечно, это приятно наблюдать обычному рядовому человеку. И выезды за границу, о которых вы говорите – тоже всем надоело. Пьянство на острове Маврикии, бордели на Кипре, все эти люди с денежными выражениями лица. Отдыхали в Сочах – это же красота! Общепитовская столовая в Сочи – изумительно. Три часа снаружи стоишь, потом часа два внутри, пока тебе дадут. Мухи, официантки. «Этот стол не обслуживается». — «Почему не обслуживается?» — «Не обслуживается и всё». Меню мне очень нравится: плов из  курицы с гречкой. Все считают, открыли «крышку» и полезло воровство, деньги, мат. Значит, снова надо закрыть.

Я, конечно, иронизирую, если вы это понимаете… я думаю… Ведь зрители у телевизора судят по вашим лицам о том, что я говорю, потому что по моему – понять невозможно где я иронизирую, а где говорю правду.

Коммунисты говорят, что сейчас будет всё иначе, но иначе быть не может, потому что этот строй всегда надо окружать забором – не так для того, чтобы к нам не влезли, как для того, чтобы не вылезли отсюда и не побежали.

Что отличает человека в возрасте? Он всегда с радостью садится.

Андрей Максимов: 1-го июня прошёл праздник с очень, как мне кажется, плохим названием. Он называется День защиты детей. Хотелось бы, чтобы в этом названии слово защиты выкинулось, но пока невозможно. Как вам кажется от чего сегодня более всего стоит защищать наших детей?

Михаил Жванецкий: По-моему, от взрослых. Дети рано взрослеют, а у нас в России вообще родители взрослеют вместе с детьми параллельно, потому что мы также не понимаем этот мир. Дети раньше, они параллельно взрослеют со взрослыми, но раньше детей. И получается так: родители не понимают, что такое Интернет, дети не знают, что такое совесть. Родители не успевают догнать детей, чтобы их воспитывать. Их не догонишь – они по горло в Интернете сидят, и родители просто бьются в закрытую дверь, которая закрыта по-настоящему. Надо открыть вначале дверь, потом душу, потом посмотреть, что он читает в Интернете. Если его надо воспитывать, тогда его не успеваешь кормить. Если ты должен зарабатывать, то ты не успеваешь воспитывать.

Андрей Максимов: А каким образом защищать детей от взрослых?

Михаил Жванецкий: Если бы я знал… Выход только один: если нет взаимопонимания с этими детьми – надо рожать других, добиваясь полного взаимопонимания.

Андрей Максимов: В России решили ввести пластиковую карту, которая будет заменять права, паспорт и всё остальное. В очередной раз выяснилось, что у нас невероятное количество документов. Я хотел вас спросить. А чем вы объясняете какую-то противоестественную любовь российских людей к разного рода документам, справками и так далее?

Михаил Жванецкий: Мы так воспитаны. Мы всё время боимся внезапной проверки. Ощущение, что тебя могут хлопнуть по плечу… У меня такое произведение есть: «Где был с 16-го на 18-е 1978-го года? Где ты был? Где похоронен дедушка жены? Откуда эта мебель?» — «Вот чек». Это всё надо было сохранять. «Вот чек», «вот ордер». Я думаю, что страсть к документам – это волосатый кулак советской власти, который сзади показывает путь.

Андрей Максимов: Вы уже начали немного говорить про Интернет. Социологи выяснили, что примерно в трети российских компаний запрещено в рабочее время заходить в социальные сети. Между тем просто так общаться – никто людям не запрещает. Я знаю, что вы не интернетовский человек, но интересен именно ваш сторонний взгляд. Наверняка, ваш сын ходит в социальные сети, потому что все дети ходят в социальные сети. Как вам кажется, то, что появились социальные сети, появилось интернет-общение, как это сказалось на обычном общении? Наше общение стало от этого хуже, лучше или оно осталось, каким было?

Михаил Жванецкий: Мне нравится, что появилась возможность контролировать что-то. Идиотов на дороге. Появились эти фотографии. Появились эти кадры. Какие-то погони. Я вижу: останавливается машины, оттуда вылетает юноша с пистолетом и ножом. Вы видели, наверное. Где-то погони, где-то столкновения. Мы видим это всё и власть поневоле должна реагировать. Милиция поневоле должна реагировать. Это огромное достижение, что Интернет (если не закроют, конечно) стал контролирующим органом.

Общение, социальные сети – очень полезная вещь для молодых девушек и женщин может быть совсем молодых. Эти существа, которые страдают от открытости в квартире, страдают, может быть, от домашнего хозяйства, страдают от тирании, от эксплуатации мужчиной человека (я правильно сказал?). Нам всегда внушали «эксплуатация человека человеком» — это ладно, это Америка, а у нас эксплуатация мужчиной человека. И вот эта женщина в халате, пропахшая жареным луком. И вдруг она садится, выходит в эту сеть, как на воздух, как в высший свет без вечернего платья, так мне кажется. Мне показалось, что из этого халата вдруг полились стихии: Блок, Ахматова, Бродский. Она помнит всех.

Я уверен, что очень многие женщины, которые так выглядят и пропахли луком – они помнят эти стихи. И вот она выпускает их в Интернет какому-то неясному мужчине, первому встречному. Он тоже ей в ответ переписывает где-то что-то и посылает ей в ответ своё. Они балдеют! Единственное, ни в коем случае нельзя встречаться лично, чтобы не разочаровывать ни запахом, ни цветом. Но женщина в этом состоянии побеждает время своё, то есть возраст свой. Она побеждает обстановку, в которой оставляет её муж, где она непрерывно работает, всё время подметает либо варит. Она это побеждает и «выходит в свет». Встречаться нельзя, потому что с той стороны окажется какой-то шулер брачный, многоженец и они окажется старше, чем он предполагал.

Но какая увлекательная игра… какая игра! Эта игра стоит свеч. Это тоже огромное достоинство Интернета, когда такой униженный человек может высказаться и получить в ответ какой-то комплимент на свою фотографию: «Какая же всё-таки вы красавица!».

Андрей Максимов: А то, что это иллюзия жизни, а не жизни – неважно?

Михаил Жванецкий: Конечно, неважно! А разве мы не иллюзии высказываем жене? А разве какой-то человек нам высказывает иллюзии? Мы до сих пор плохо друг друга знаем. Мы высказываем иллюзии и подозрения друг о друге, мы ищем соприкосновение. Мы может быть угадали характер этого человека, но мы не знаем свой характер. Как мы можем угадать чужой? Поэтому это, наверное, иллюзии, но всё это – жизнь. Мы же говорим о правде искусства.

Андрей Максимов: Почему-то среди всех американских штатов в штате под названием Иллинойс происходят всё время какие-то исследования, уже не первый раз, которые мне кажутся очень интересными.  В частности они провели исследования и выяснили, что депрессия отцов (именно отцов) крайне негативно сказывается на здоровье детей. Причём даже если отцы не показывают своей депрессии, дети это всё равно понимают и это отрицательно сказывается на их здоровье. Что делать в такой ситуации, и каким образом надо бороться с депрессией, если она так влияет на подрастающее поколение?

Михаил Жванецкий: Я бы сказал, что депрессия у отцов – от детей. Уж тут я знаю. Депрессия у отцов от детей, дети её получают обратно, отцы опять получают от детей. Отцы получают от своих отцов. От чего депрессия? Скорей всего не приспособлен к новой жизни.

С какой периодичностью у нас изменяется жизнь в России. Ведь причём круто. Все эти страны не поменяли, штат Иллинойс не поменял,  а у нас за 50 лет: дед не мог приспособиться к советской власти, отец не может никак приспособиться к денежной экономике. Всюду ходят денежные лица, у него этого нет и от этого депрессия, потому что отец не мог приспособиться к советской власти. Он до советской власти имел какую-то мастерскую, как мой дедушка, и кто-то на него работал, а потом мой дед, например, вообще меня не хотел, никого не хотел признавать.

Он торговал газетами, хотя он был довольно зажиточным человеком до революции, он стоял с газетами. Когда была возможность – он клеил пакеты для селёдки, а так стоял с газетами – продавал старые газеты по 10 копеек возле селёдочных, возле рыбных рядов. Так что вы понимаете, как он относился. Он только ко мне: «Как дела?» и не слушал ответ. Я какое-то время рассказывал, потом перестал. Когда он умер, оставил мне часы «Победа». До сих пор я их храню.

Так вот, депрессия наших отцов – от этой жизни, а дети имеют депрессию… И сейчас некоторые отцы, которых я знаю, проводят какое-то время у киосков или в кафе, чтобы эту депрессию как-то уничтожить и появиться в семье с хорошим выражением лица. Потому что всё время спрашивают: «Что ты такой грустный?». Невозможно уже отвечать на этот вопрос. Поэтому ты приходишь и говоришь: «Весёлый я». Приходишь «весёлый» и получаешь таких же детей. Дети неожиданно тоже стали «оптимистами». Говорят: «Папа, всё ok». Судя по отсутствию успехов в учёбе и в жизни, ты понимаешь, что ребёнок также неадекватен, как и ты. Ты говоришь: «Раз у тебя ok, то у меня тоже всё ok», и отворачиваешься, чтобы не портить ему настроение.

Андрей Максимов: Эту цепочку не порвать? У дедов депрессия, у отцов депрессия, у сыновей депрессия.

Михаил Жванецкий: Я разрываю эту цепочку время от времени, потому что я улетаю. Я улетаю, выхожу на публику. Вы знаете, как в ссылках и в советских лагерях депрессий не было, потому что люди оторваны от семьи, от близких, от фальшивых доброжелателей. Оторваны от фальши. Там – полная искренность. Враг советской власти – это враг советской власти. Коммунист – это коммунист. Там бывают митинге, где все депрессивные собираются вместе и у всех становится хорошее настроение, потому что видят друг друга. Кто из депрессивных выступает (я говорю с любовь к этому, а не с иронией), тот тоже как депрессант и ты получаешь какой-то заряд. Есть ещё люди. Не я один, мы все.

Михаил Жванецкий: Я считаю, что встреча с диким животным – это особая встреча. Во-первых, после этого ты, как правило, ничего не пишешь. А домашнее животное – это именно то мягкое, нежное существо, у которого тоже зубки есть, но это последняя инстанция. После того, как ты переругался со всеми, ты идёшь к нему. Его молчание, мягкая шубка, мурлыкание – тебя успокаивают. Больше идти не к кому. Поэтому я их так люблю.

Андрей Максимов: Говоря метафорически, поскольку человек – это животное, вы воспринимаете себя самого как дикое животное или как домашнее?

Михаил Жванецкий: Вопрос, конечно, интересный. Нет, я воспринимаю себя как дикое животное. Я, конечно, не завидую тем, кто возле меня. Потому что как бы я не был мягок, я всё равно поступаю, как мне подсказывает мой звериный инстинкт. Я не то, чтобы кого-то съел, но рычать умеют. Правда, из-за угла.

Михаил Жванецкий: С унынием я борюсь с помощью физических упражнений. Я начинаю куда-то уходить от него, убегать, до изнеможения. Хожу или бегу пока оно не отстанет. И оно отстаёт, как правило. Попробуйте. Вы возвращаетесь посвежевшим – отстали все эти неприятности. У них, видимо, всё-таки скорость ниже, чем у вас.

Андрей Максимов: Даже я при всей своей фантазии с трудом представляю Жванецкий – Президент США…

Михаил Жванецкий: Да. Наверное, кто его знает, чернокожим постараться быть? Я был недавно на гастролях там. У меня было два концерта – в Нью-Йорке и в Торонто. Я ходил по Америке, по Нью-Йорку ходил. Все деловые, все мчатся. Темнокожие подбирают мусор. Даже в прохожих невозможно вписаться, а вы говорите в жизнь вписаться. Все в бабочках, в ватниках. Девушки – ватники и голые ноги. Мужчины – ватники и смокинг, либо совершенно какие-то полураздетые. Все очень разнообразные и всё совершенно чужое. Поэтому президентом я там быть не хочу. Уж если я там буду Президентом, я сделаю там всё похожее на нашу страну. Здесь, конечно, будут ликовать, но там…

Михаил Жванецкий: Деструктивная. Они уже приобрели навыки плохих водителей, то есть не уступаю, ничего. И главное их отличие от других водителей – они всё время разговариваю по телефону. Всё время. За рулём, выходя из машины, припарковываясь, выгружая детей. Всё время по телефону. И всё время: «Это не тебе! Это я вам», «…а это не тебе! Это я себе говорю». Всё время, не отрывая от уха. Поэтому нельзя даже занять безопасную дистанцию. А особенно перебегать дорогу и говорить по телефону с нашим движением (только что я видел) – это вообще надо… (показывает на голову)… но неважно. Спасибо за внимание.